Намеченные на июль президентские выборы в Иране способны принципиально изменить позицию этой страны по отношению к американским санкциям, которые фактически вывели Исламскую республику с легального рынка нефти. Безуспешные попытки уходящего президента Хасана Роухани договориться с Западом могут быть полностью свернуты, поскольку его преемником с большой вероятностью станет один из иранских «ястребов». Смелости Ирану добавляет подписанное в марте долгосрочное соглашения с Китаем, который открыто демонстрирует готовность закупать нефть в обход американских запретов. Но ожидать, что благодаря обещанным китайским инвестициям Иран быстро оправится от последствий санкций, преждевременно — за последние несколько лет иранская экономика пришла в слишком плачевное состояние.
Свободный радикал нефтяного фронта
Последние действия Ирана на нефтяном рынке подтверждают давнюю репутацию этой страны как несистемного игрока в глобальной политике и экономике. Пока участники альянса ОПЕК+ ищут сложные компромиссы по продлению условий сделки, Иран, являющийся ее участником, но освобожденный от обязательств в связи с санкциями, ведет собственную игру с Китаем — крупнейшим покупателем нефти ОПЕК+.
Различные сообщения мировых информагентств не оставляют сомнений в том, что за последние месяцы экспорт иранской нефти в КНР значительно вырос. В силу закрытости информации оценки аналитиков разнятся, но осведомленные источники утверждают, что Иран продает нефть в Китай (главным образом независимым НПЗ) с серьезной скидкой — $6-7 за баррель. По оценке агентства Refinitiv Oil Research, с прошлого ноября по нынешний март Китай в среднем получал из Ирана 557 тысяч баррелей нефти в сутки, или порядка 5% своего импорта — достаточный объем, чтобы сбить спрос на поставки из других стран. По сведениям трейдеров, которые приводило в середине апреля агентство Reuters, продавцам из самых разных стран — Бразилии, Анголы, России и других — пришлось срочно искать альтернативные направления сбыта своего сырья.
Столь вызывающая позиция Ирана подкрепляется стратегическим успехом на китайском направлении.
27 марта в Тегеране Исламская республика подписала с КНР 25-летний договор о всестороннем сотрудничестве, подготовка которого шла как минимум пять лет, с момента визита в Иран китайского лидера Си Цзиньпина в январе 2016 года. На сей раз товарищ Си в Тегеран не прибыл (подпись с китайской стороны поставил министр иностранных дел Ван И), да и особой конкретики по итогам подписания не прозвучало — стороны заявили, что соглашение является лишь «дорожной картой», а его текст был тут же засекречен. Но момент для его заключения был выбран, несомненно, верный: теперь документально оформленный иранско-китайский альянс станет неотъемлемым фактором в отношениях двух стран с новой администрацией США.
Пока действия Джо Байдена на китайском и иранском направлениях откровенно не впечатляют, хотя его предвыборная риторика настраивала на быстрые подвижки. Но вместо прекращения торговой войны с Китаем, начатой при Дональде Трампе, власти США ввели в отношении КНР санкции в связи с предполагаемым нарушением прав человека в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, а обсуждение вопросов таможенных тарифов явно поставлено на паузу. Переговоры по возобновлению «ядерной сделки» с Ираном в середине апреля наконец состоялись в Вене, но американская делегация предпочла не общаться напрямую с иранскими коллегами, так что до конкретных решений и здесь, похоже, далеко. Куда более актуальной заботой для Байдена сейчас выглядит утверждение инфраструктурного плана стоимостью $2,3 трлн, который вызвал серьезное республиканцев в связи с необходимостью повышать налоги и урезать субсидии для нефтегазового сектора.
Между тем в Иране на соглашение с Китаем возлагают очень серьезные ожидания. Исламская республика, отмечает историк и востоковед Артем Кирпиченок, рассчитывает благодаря соглашению получить за четверть века около $400 млрд китайских инвестиций — эта огромная сумма будет прежде всего вложена в энергетику и транспорт. В частности, планируется создание зон свободной торговли в городах Маку и Абадан, модернизация иранских железных дорог.
«Иран — единственная страна в Ближневосточном регионе, которая не находится в сфере влияния Запада, поэтому Китай, видимо, планирует использовать его как плацдарм для продвижения своих интересов,
— добавляет завкафедрой международных экономических отношений РУДН Инна Андронова. — Стратегическое положение и ресурсный потенциал Ирана позволят это сделать, а Китай заинтересован прежде всего в иранской добывающей промышленности и инфраструктуре. Они могут стать составной частью глобального китайского проекта „Один пояс-Один путь“, нацеленного на переформатирование международной логистики, и с этой точки Иран может рассчитывать на инвестиции из КНР».
«Ястребы» на экономических руинах
Реализация совместных проектов с Китаем станет одной из главных задач нового президента Ирана, который будет избран в ходе национальных выборов, назначенных на 18 июня. Действующий президент Хасан Роухани после двух сроков у власти участвовать в них не будет, а на смену ему, скорее всего, придет куда более жесткий политик в духе Махмуда Ахмадинежада — предшественника Роухани, известного своей бескомпромиссной антиамериканской позицией.
В сравнении с ним Роухани считается в Иране чуть ли не либералом, но его первоначальный успех — снятие предыдущих американских санкций издания Барака Обамы в начале 2016 года — был фактически обнулен новыми санкциями Трампа. За ними последовала целая череда экономических бедствий — непрекращающийся обвал иранского риала, ускорение инфляции, затяжные протесты во многих городах, дальнейшее обветшание инфраструктуры и т. д. К решению финансовых проблем иранские власти подходят в высшей степени неортодоксально. Уже несколько лет в стране де-факто существует два валютных курса — фиксированный официальный и свободный уличный, отличающийся от первого уже почти на порядок. Один из самых запоминающихся визуальных сюжетов из Ирана — торговцы на базаре, держащие в руках толстые пачки купюр с большим количеством нулей.
«Нынешнее руководство Ирана продемонстрировало свою неэффективность перед лицом экономических проблем, давления со стороны Запада, а затем и эпидемии коронавируса, — комментирует Артем Кирпиченок. — Поэтому многие наблюдатели прогнозируют победу на президентских выборах сторонников жесткой линии, которые заморозят попытки договориться с Америкой на неопределенный срок. В этой ситуации курс Ирана на стратегическое политическое и экономическое партнерство с Китаем должен остаться неизменным или даже окрепнуть — ибо выбор у Тегерана в этом вопросе невелик».
На данный момент о намерениях принять участие в выборах заявили около полутора десятков иранских политиков, и наиболее заметны среди них действительно «ястребы». В частности, высоко оценивается вероятность победы Хоссейна Дегхана, бывшего министра обороны Ирана в первый президентский срок Роухани. Дегхан априори является персоной нон-грата для США — с 2019 года он находится в санкционном списке Госдепа. Считается, что именно эту кандидатуру поддерживает аятолла Али Хаменеи, который в качестве духовного лидера Исламской республике «пересидел» уже четырех президентов.
Сторонники жесткой линии в отношениях с Западом оказались в большинстве еще по итогам выборов в парламент Ирана в феврале прошлого года, а затем перехватили инициативу как во внешней, так и во внутренней политике, отмечают авторы подготовленного немецким фондом Friedrich Ebert Stiftung доклада о радикализации настроений в Иране. Усилия Хасана Роухани, отмечают они, в целом не принесли ощутимых результатов для Ирана и его народа, и в результате умеренные и склонные к реформизму силы Исламской республики либо оказались на обочине, либо сами ужесточили свои позиции. Односторонний выход Вашингтона из ядерной сделки и повторное введение и расширение нефтяных санкций, утверждается в исследовании, принципиально трансформировали политический ландшафт в стране: последние перемены гораздо глубже, чем привычные для иранской политики фракционные перипетии, допускавшие немалый плюрализм мнений в рамках идеологически дозволенного.
Политическую радикализацию обостряют экономические сложности. Согласно данным, которые приводятся в докладе Friedrich Ebert Stiftung, с 2012 по 2019 годы уровень крайней бедности в Иране почти удвоился, превысив 12% — тем самым прогресс, достигнутый борьбе с нищетой в предшествующее десятилетие, был обращен вспять. За это же время 8 миллионов иранцев, или около 10% населения страны, опустились по социальной лестнице из средних слоев, пополнив ряды бедных. Размах протестов 2018–2019 годов свидетельствовал, что иранский средний класс категорически не желал мириться с таким положением дел, но в итоге в политике произошла лишь консолидация консервативных сил, а в экономике еще большую роль стал играть Корпус стражей Исламской революции. И это дает вполне уверенный фундамент для радикальных внешних действий, к которым Ирану и так не привыкать.
«Экономический ущерб от санкций для Ирана растет, но Иран интенсивно продолжает ядерные исследования, — напоминает Артем Кирпиченок. — Это заставляет некоторых американских наблюдателей заявлять, что имеет смысл начинать переговоры с нуля, с учетом новых реалий. При этом внешний курс администрации Байдена не отличается последовательностью, а Израиль и Саудовская Аравия оказывают давление на Вашингтон, желая сорвать ядерную сделку. Если в Иране придут к власти политики, считающие, что США не та страна, с которой можно заключать соглашения, и если Китай примет решение серьезно нарастить экспорт китайской нефти, ситуацию Америке не переломить».
Слишком своенравный партнер
Еще одним запоминающимся событием последних месяцев в иранской политике стало заявление спикера парламента страны Мохаммада Бакера Калибафа о намерениях Исламской республики вступить в Евразийский экономический союз (ЕАЭС) — альянс, неформальным лидером которого является Россия. Еще в 2018 году Иран подписал с ЕАЭС трехлетнее соглашение о создании зоны свободной торговли, далее планировалось заключить соответствующий полноформатный договор, но перспективы полноценного членства выглядели очень отдаленными. Поэтому новость, появившаяся сразу же после февральского визита Калибафа в Москву, вполне тянула на сенсацию.
Однако помимо сохраняющихся торговых барьеров существуют и другие серьезные политические и экономические препятствия, из-за которых идея полноправного участия Ирана в настоящее время пока выглядит неосуществимой, отмечает Инна Андронова. А договор с Китаем, по ее мнению, вполне может оказаться еще одним препятствием:
«Намерения Китая превратиться в мощного геополитического игрока в регионе могут самым серьезным образом отразиться на настроении и готовности Ирана сотрудничать с ЕАЭС — хотя бы потому, что страны ЕАЭС не могут соревноваться с Китаем в тех условиях экономического сотрудничества, которые может предложить Китай. На сегодняшний день именно он является главным экономическим партнером Ирана».
В силу этого же обстоятельства конфигурация партнерства с Китаем после выборов нового президента Ирана вряд ли изменится, а вот сюжет вокруг ослабления или снятия американских санкций действительно может обнулиться. После подписания договора между Китаем и Ираном этот вопрос выходит за пределы отношений США и Ирана и перемещается в совершенно иную плоскость американо-китайских отношений, отмечает Инна Андронова. Если Иран благодаря соглашению с Китаем будет ощущать себя уверенно, а США не смогут или не захотят пойти на дальнейшую эскалацию конфликта с Китаем, новый иранский президент действительно может свернуть попытки договориться с Америкой. А если Китай переломит сопротивление США относительно присутствия Ирана на мировом рынке нефти, то Исламская республика вполне способна стать его крупным автономным игроком со всеми вытекающими последствиями — ростом предложения и снижением цен.
Но пока экспорт иранской нефти в Китай зависит от танкерных маршрутов, а говорить о возможности начала прямых поставок по суше в ближайшее время не приходится, добавляет доцент экономического факультета РУДН Александр Симонов. Дело не только в том, что экспортная инфраструктура Ирана в восточном направлении практически не развита — все потенциальные маршруты содержат неприемлемые риски:
«Трубопроводы могут быть проложены либо по территории Афганистана с крайне нестабильной обстановкой, либо по территории Пакистана и Индии — это постоянный риск конфликта между двумя государствами, плюс множество противоречий между Индией и Китаем, либо по территории стран Центральной Азии — это самый длинный маршрут: три транзитные страны, крайне сложные географические условия прокладки трассы. Поставки нефти морем осложняются как отсутствием необходимого объема мощностей в Иране, так и прохождением танкеров через Ормузский пролив, потенциально уязвимый даже в случае незначительных военных действий».
Что касается последствий китайско-иранского соглашения для России, то однозначные выводы сделать крайне сложно, считает Симонов. С одной стороны, этот альянс усиливает консолидацию крупных держав против односторонних санкций со стороны США, в долгосрочной перспективе повышается стабильность в Средней Азии и на Ближнем Востоке. С другой стороны, действительно повышаются риски создания транспортной инфраструктуры Нового шелкового пути в обход России, а также снижения мировых цен на нефть и газ.
Анатолий Радченко
Свежие комментарии